Георг Эберс - Тернистым путем [Каракалла]

Все это решительно ускользало от ее понимания и потому казалось ей отвратительным. Как истерзаны и ужасны были члены людей, которые здесь совершали подобное преступление против своего собственного тела, этого прекрасного храма души!

Когда носилки через несколько минута после внесения их в Церковь снова унесли, победа дневного светила над туманом была уже решена, и утреннее солнце поднялось на безоблачном небе с ослепительным блеском. Все вокруг казалось точно выкупавшимся в свете; но страшные образы из места покаяния бросали тень на светлую радость, которая только что наполняла душу Мелиссы.

Устрашенная и подавленная, она простилась с диаконицей, которая довольная и с высоко поднятою головою оставила ее на улице Гермеса, и последовала за носилками. Наконец они подошли к обширной площади Серапеума.

Тогда точно по мановению волшебного жезла от нее отлетело все, омрачавшее ее душу. Перед нею возвышалось утвержденное на вечные времена на фундаменте из скалы и хорошо пригнанных плит здание, достойнейшее из всех в мире, для посвящения его всем богам, – гигантский храм Сераписа. Великолепный купол его устремлялся к голубому своду неба, как будто желая приветствовать его своим собственным блеском. Медная кровля его блестела и сверкала, подобно второму солнцу. С широкого фронтона храма смотрело навстречу ей все, что было предметом обожания смертных и ее собственного поклонения; на кровле этого святилища стояли сделанные из мрамора и меди, на столбах и консолях, в нишах или поддерживая парапеты и алтаны, статуи всех соучастников олимпийского пира и, кроме них, статуи и бюсты героев и царей, философов, поэтов и художников, деяния или произведения которых сделали их бессмертными.

Мелисса с детских лет созерцала этот храм с гордостью и восторженным удивлением. Здесь каждое искусство сделало, со своей стороны, все, чтобы он не имел себе равных на земле. Он был воздвигнут в ее милом родном городе, и ее мать, часто водившая ее в Серапеум, где она искала утешения в разных скорбях и разочарованиях, научила дочь любить его. В подобном настроении Мелисса забыла в эту минуту, что впоследствии она потеряла охоту посещать его.

Никогда еще она не видала этого чудного здания в такой богатой и пестрой обстановке.

В этот ранний час многочисленные рабы, стоя на лестницах и лесах или вися на веревках и стульях, спускавшихся с крыши, еще украшали венками и цветочными гирляндами обращенный к площади передний фасад храма. Рампа, по которой колесницы подъезжали к главному порталу, была еще пуста, а по широкой лестнице в середине ее всходили и спускались только жрецы и придворные должностные лица в парадной одежде и в умеренном числе. Необозримо обширная площадь перед храмом была превращена в лагерь из палаток, и между этими парусинными домами солдаты чистили скребницами коней и приводили в блестящий вид свое оружие. Несколько взводов преторианцев и македонской фаланги стояли уже в строю, готовясь идти на смену караула перед воротами императорского жилища и предоставить себя в распоряжение императора.

Но привлекательнее всего этого Мелиссе казались воздвигнутые на окраине обширной площади в больших промежуточных пространствах алтари, на которых был зажжен огонь. Густые массы дыма поднимались с них в виде воздушных столбов сквозь чистый, не возмущаемый ветром воздух к небу, между тем как пламя, затмеваемое лучами яркого утреннего солнца, с бледным меняющимся блеском, подобно извивающимся матово-желтым и красным змеям, то исчезая, то ярко вспыхивая, пробивалось сквозь дым и как бы стремилось подняться за ним вслед. Там не было ни одного огня, от которого не поднимался бы прямой, как свеча, дым, но каждый из этих огней был посвящен особому богу, и Мелисса видела счастливое предзнаменование в том, что ни один из этих богов не препятствовал дыму подниматься к небу.

Жрецы и жертвонаблюдатели всех богов Востока и Запада раздували огонь и распоряжались принесенными дарами, между тем как воины всех наций империи, молясь, окружали алтари.

Однако же Мелисса без сожаления прошла мимо этого волновавшего ум и сердце зрелища, потому что надежда, что ее милому скоро будет возвращено здоровье, отодвигала в тень все остальное. Но когда она смотрела на тысячи людей, расположившихся здесь лагерем, и на храм, у фасада которого работало, подобно муравьям, такое множество людей, ей пришла в голову мысль, что все это принадлежит и посвящено только одному человеку. За ним следуют вон те легионы, как облака пыли за бурей; по одному его мановению трепещет весь мир, и в его руках находятся жизнь и счастье ее, так же как и миллионов людей, над которыми он господствует.

И этого всемогущего властителя, этого бога в человеческом образе, ее брат осмеял, и теперь сыщики, может быть, снова напали на его след…

Эта мысль снова возмутила светлую радость ее души, и когда она посмотрела на серьезные, озабоченные черты Андреаса, ее сердце начало тревожно биться от страха. Как могла она быть веселою, когда тем, кого она любила больше всего, угрожали такие тяжкие бедствия?

Мелисса думала, что носилки направятся в Серапеум по рампе или по назначенной для пешеходов лестнице, через главный портал, по обыкновению; но сегодня, по причине присутствия императора, это не могло быть допущено, и, таким образом, пришлось нести больного вокруг всей восточной стороны громадного здания, равного размерами какой-нибудь деревне.

Задняя дверь в южной стене, сквозь которую их наконец пропустили, вела в проход, тянувшийся вдоль большого жертвенного двора и примыкавший к внутренним помещениям храма, к которым принадлежали и так называемые инкубационные залы, залы вещих снов.

В них больные получали во сне откровения насчет того, каким путем или при помощи каких средств они могут ожидать исцеления, и потому там не было недостатка в жрецах, истолковывавших сны, и врачах, приходивших сюда, чтобы наблюдать редкие случаи болезни и объяснять ищущим их помощи значение часто темных загадок божества или же помогать им своим собственным искусством.

Один, находившийся в дружеских отношениях с Птоломеем, врач, который хотя и принял тайно крещение, но принадлежал к числу пастофоров[20] храма, дожидался носилок у ворот и пошел впереди маленького шествия в качестве проводника.

С жертвенного двора доносился рев множества быков. В такой ранний час их убивали по приказанию императора, и так как Каракалла обещал присутствовать при жертвоприношениях, то никому, кроме лиц, принадлежавших к жреческому сословию или к числу друзей цезаря, не дозволялось входить на жертвенный двор. Поэтому носилки нужно было внести вверх по лестнице и затем пронести их через длинную библиотеку, широкие окна которой выходили на большое не покрытое кровлею пространство, где рассматривались внутренности животных.

Из всего этого Диодор не чувствовал и не видел ничего, потому что, вследствие пролома в черепе, его сознание померкло; но Птоломей для успокоения Мелиссы уверял ее, что он крепко спит. Когда Диодора несли вверх по ступеням лестницы, Мелисса шла возле него, но после этого уверения врача она отступила от носилок и начала снова смотреть вокруг.

Когда шествие вступило в зал, где на длинных полках покоились в каменных и деревянных ящиках свитки рукописей, внизу раздалось торжественное пение и клик: «Да здравствует цезарь!», возвещавшие приближение императора. Врач-проводник указал на двор и ласково сказал девушке, красота которой привлекала его:

– Посмотри вниз, если ты желаешь видеть императора. Нам и без того приходится дожидаться, пока императорское шествие не выйдет из прохода вон в ту дверь.

И Мелисса, которую женское любопытство уже приманило к окну, смотрела теперь на двор и на лестницу, с которой сходили преторианцы, римские сановники в тогах или в военном убранстве легатов, наблюдатели за жертвоприношениями в венках и другие жрецы.

Затем на короткое время ступени лестницы остались пустыми, и Мелиссе казалось, что она слышит биение своего сердца, как вдруг громко раздался клик: «Да здравствует император!» Его подхватил гром трубных звуков, отраженный высокими каменными стенами, которые окружали жертвенный двор, и Каракалла появился на широкой мраморной лестнице, спускавшейся к алтарям.

Глаза девушки точно какими-то чарами были прикованы к этой личности, наружность которой не была ни красива, ни величава, но Мелисса сама не знала, чем могущественно привлекала ее.

Откуда явилось в нем, который был скорее мал, чем высок ростом, скорее вял, чем величествен, то внушительное нечто, которое должно было отстранять далеко от него всякую попытку сближения?

Великолепный лев, который спокойно шел возле него и в гриву которого он погрузил свою левую руку, казался не более недоступным, чем он. Каракалла называл своим «Персидским мечом» страшного хищного зверя, с которым обращался как с постельной собачонкой, и теперь Мелиссе снова пришла мысль, что может угрожать ее Александру чрез этого человека, и, кроме того, она вспомнили все, в чем упрекал свет этого убийцу своего брата, своей жены и столь многих тысяч людей.